Как юристы «Общественного вердикта» обжалуют плохие условия содержания в российских тюрьмах
Материал подготовлен на основе подкаста фонда «Общественный вердикт». Сам подкаст можно послушать тут
В конце 2019 года в России был принят, наконец, закон, который запустил национальный механизм взыскания компенсации за плохие условия содержания. Этот закон разрабатывался с 2012 года, когда Европейский Суд принял пилотное постановление «Ананьев и другие против России» и обязал создать в России эффективное средство защиты, с помощью которого заключенные могли бы получить компенсацию в России, а не конвейерным способом поставлять однотипные жалобы в ЕСПЧ. О том, как использовать этот правовой инструмент, изучайте здесь. Наши юристы подготовили подробную инструкции с образцами документов.
Есть ли уже успешные случаи в складывающейся в России судебной практике?
Рассказывает юрист «Общественного вердикта» Светлана Тореева. Она помогает заключённым обжаловать в судах ненадлежащие условия содержания.
Ненадлежащие условия содержания — это условия, не соответствующие требованиям как российских и международных стандартов. Причём, если российские стандарты не дотягивают до уровня международных, то нужно применять международные стандарты.
В первую очередь, речь личное пространство, то есть о том количестве метров, которые приходятся на одного человека. Минимальный предел — 3 м2. Если норма площади не дотягивает до этого предела, то единственного этого факта достаточно, чтобы условия содержания были признаны ненадлежащими. В остальных случаях оценивают другие условия в их сочетании и совокупном влиянии на человека.
К ним относятся санитарное состояние камеры СИЗО или отряда в колонии (насекомые, плесень, естественное и искусственное освещение, вентиляция и пр.), качество питьевой воды и питания, возможность соблюдать личную гигиену, качество и состояние постельного белья, матраса, подушки. Смотрят, есть ли насекомые в камере, оценивают чистоту постельного белья, вообще есть ли постельное бельё и матрас с подушкой. Все достаточно детально, например, вентиляция и освещение должны быть как искусственные, так и естественные.
Подходы к оценке условий содержания разные для колоний и СИЗО. Если в камере СИЗО у заключённых нет возможности где-то проводить своё время вне камеры, то есть они находятся в этих четырёх стенах всё время, за исключением, например, прогулки или каких-то свиданий, то в исправительных колониях ситуация иная: люди могут находиться большую часть времени за пределами отряда, секции. Но и в случае колонии всё равно будут смотреть на размер личного пространства.
Практика по обжалованию ненадлежащих условий содержания, конечно, только формируется в России, и уже сейчас появились решения вышестоящих судов, кассационных судов, Верховного суда Российской Федерации.
Пока еще нет разъяснений Верховного суда, поэтому поле для того, чтобы юристы помогали формировать практику, сейчас достаточно широкое.
Сначала исковые заявления подавали в Замоскворецкий районный суд, т.к. он территориально «прикреплен» к ФСИН. Но затем такие дела стали распределять в районные суды по месту нахождения исправительных учреждений либо СИЗО.
Если в начале практика была скорее отрицательная, чаще всего отказывали, то сейчас вышестоящие суды часто отменяют решения районных судов и настоятельно рекомендуют обращать внимание на международные стандарты.
В практике фонда «Общественный вердикт» есть успешные дела. Например, иск Судженкова в Верхнекамском районном суде (Кировская область). За два с половиной года содержания в ненадлежащих условиях в исправительной колонии ему взыскал сначала 30 тысяч рублей, затем апелляция повысила компенсацию до 100 тысяч рублей.
Еще пример — дело Татарникова. Предмет иска — условия содержания сразу в нескольких колониях: колонии-поселении, исправительной колонии №8 Ярославской области и колонии-поселении в Калужской области. Что примечательно: за полгода ненадлежащих условий взыскали 40 тысяч рублей, в за два с половиной года — 30 тысяч рублей. Мы, конечно, эти решения будем обжаловать, компенсация очень занижена.
Но это также показывает, что нет какого-то устоявшегося среднего уровня компенсации по таким делам.
Учитывая, что практика только формируется, необходимо прилагать все возможные усилия, чтобы она сформировалась в соответствии с международными стандартами условий содержания.
Есть, конечно, множество неудачных примеров. Например, из практики «Общественного вердикта» дело Медко в Волгоградской области.
Судженков обжаловал бесчеловечные условия содержания в объединении исправительных колоний №5 ИК-29 Кировской области. Отряд, где он содержался, был перенаселён, в помещении отсутствовала вентиляция, туалет находился на улице, а есть приходилось в коридоре. Еда при этом еда была несвежая, из-за чего у заключённых часто случались отравления. Была и антисанитария, из-за неё у Судженкова возникли заболевания кожи.
Ирина Медко обжаловала бесчеловечные условия содержания в СИЗО Волгограда и во время перевозки. Она была беременна, при этом её держали в холодной камере, там были насекомые, а в суд Ирину возили в тесном и душном «стакане» автозака. В итоге Ирина заболела и потеряла ребёнка.
Большие шансы на удовлетворение исковых требований, как правило, есть в том случае, когда прокуратура ранее признавала какие-либо условия содержания ненадлежащими. И здесь обнаруживается отличие от практики ЕСПЧ. Первое, на что смотрит ЕСПЧ, — личное пространство, дальше — на материальные условия содержания. Российский суд не ставит в приоритет личное пространство. У нас смотрят как в совокупности, так и по отдельности все условия содержания.
Например, в деле Медко в колонии-поселении право на личное пространство не было нарушено, однако, были нарушены другие условия содержания. Российский суд удовлетворил частично исковые требования и признал такие условия содержания ненадлежащими. В Европейском суде у такой жалобы шансы на успех были бы небольшие.
Всё же сейчас суды первой инстанции начинают больше и больше признавать условия содержания ненадлежащими. Есть осторожный оптимизм, что в делах по условиям содержания практика формируется в правильном направлении. Плюс в том, что часто суды при принятии положительного решения руководствуются результатами прокурорской проверки. А шансы, что такого заключения прокуратуры не было, очень небольшие.
Единственное, что меня, конечно, огорчает, — это размеры компенсаций. Компенсация очень часто бывает занижена. И, конечно, выход России из Совета Европы (ЕСПЧ до 16 сентября пока принимает жалобы). Это, конечно, окажет влияние на наши российские суды, потому что в основном практика сейчас формируется с упором на стандарты Европейского суда по правам человека. Но у нас есть Международный пакт о гражданских и политических правах, где абсолютно такие же требования к условиям содержания заключённых, и в принципе, правовые позиции комитетов ООН не критично расходятся с правовыми позициями Европейского суда по правам человека. В комитеты ООН также можно обращаться с индивидуальными жалобами, но, конечно, механизм обращения и статус принятых решений отличаются.
Об условиях, в которых содержался Андрей Татарников, рассказывает он сам:
Бараки, то есть сами здания, где содержатся осужденные, к примеру, первый отряд, где я последнее время содержался, находится на третьем этаже, там были осужденные на улучшенных условиях содержания. Здание очень старое, и оно постоянно течёт, протекает. Оно протекает весной и протекает осенью, когда дожди, зимой, когда снег сходит, то есть практически половину времени в году. Там грибок и сырость.
Сырость влечёт за собой и туберкулёз, бельё, одежда — постоянно сырое. И сушить-то вещи негде. То есть, когда ты вещи стираешь, или ты вышел на проверку и промок, ведь на проверку ты три раза в день выходишь, то где их сушить? Осужденные зачастую выходят из положения так, что пытаются вещи подсушить где-то на кроватях.
Далее по поводу санузлов. Казалось бы, отряд улучшенного содержания, где должно быть всё на высоте, где положительно характеризующиеся осужденные находятся. Но санузел — даже не знаю, как это назвать, как это корректно сказать. Нет никакой приватной зоны. Когда ты, несмотря на то, что там содержатся мужчины, хотел бы справить нужду как-то, чтобы никто не видел, чтобы это было приватно, такого, естественно, нету.
Когда я содержался, санузлы были в полуразрушенном состоянии, ремонт предполагался, он был в процессе, непонятно, за чей счёт — за счёт осужденных, которые хотели раньше уйти, но однозначно не за счёт администрации. Этот ремонт никуда не шёл.
Положено в баню водить два раза в неделю. Должны брать посреди недели день, допустим, среду, и, к примеру, воскресенье, и отряд должен два раза ходить в баню. Но как делают сотрудники? Они водят просто по субботам и воскресеньям все отряды. Просто дают два дня, но какой смысл мне идти в воскресенье в баню, если я в субботу мылся уже? Они никак не разделяют эти дни, а просто, чтобы для «галочки» отметить, что мы два раза в неделю выводим.
Так ещё и сама баня… Среднее количество человек в отряде — 110-120 человек. На баню отводится не больше часа, около сорока минут. Выводя отряд в баню, они их там закрывают.
В бане находится около десяти душевых, душевые отделены чуть-чуть, какими-то такими небольшими стеночками, но по большому счёту приватность вообще отсутствует. О приватности в санузлах, в туалетах или в бане говорить вообще нельзя, то есть приватность и колония, даже общего режима, это вообще несовместимые понятия.
Соответственно, сто человек на сорок минут и около десяти леек, из которых в любом случае три не работают, в одной напор слабый. Полноценно работающих не больше четырёх-пяти леек. Пока я мылюсь, допустим, уже зашёл кто-то, три-четыре человека – это минимум людей, которые находятся около одной лейки впритирку друг с другом. Пока один вышел, намылился, другой пошёл смывать с себя мыло, я стою уже жду, а там ещё третий, четвёртый стоит, а я уже намыленный, мне в глаза уже эта пена попадает, мне надо смыть, а я не могу, потому что это вереница … О какой помывке, о чём идёт речь?
Еда была, естественно, однообразная, я думаю, как и в большинстве колоний, хотя я знаю, что те ребята, которые к нам приезжали на соревнования, рассказывали, что у них кормят лучше, чем у нас. Основное — хлеб, не зря говорят «Хлеб — всему голова». Хлеб был всегда сырой, от сырого хлеба ты портишь желудок, у тебя постоянно, простите меня, пучит живот, то есть он не переваривается. Почему там постоянно сырой хлеб – логического объяснения у меня нет. На чём они экономят? Я не специалист в технологии изготовления хлеба, но его есть невозможно. А так как кушать хочется, то как осужденный выходит из этой ситуации? Так же как я: ты даже голодный не можешь этот хлеб есть, ты просто мякиш не кушаешь, ты его как пластилин сжимаешь в шарик, а корочку съедаешь. Вот так это было с хлебом на протяжении всего времени, пока я находился в колонии. Он периодически, вспышками, на время проверки, мог быть более-менее приемлем для еды. Допустим, в год это было в совокупности не больше недели или двух недель. Поэтому я не говорю даже о скудности питания, я не говорю о том, какая пища была. Ну, дайте хотя бы хлеб осужденным, и то этого не было.
Медицинское обеспечение просто напрочь отсутствовало. Какая-то смертность присутствовала, при мне были случаи, когда осужденных хоронили. И когда осужденные спрашивали у врача какую-то таблетку, врач говорил: «Да вы что, как я вам дам таблетку, у меня такая отчётность, мне проще человека списать…». Дословно: «Человека проще списать, чем списать таблетку». Списать — я имею в виду отписаться, что человек умер. Ему проще написать такое заключение, что он от чего-то умер, и всё. А таблетка — это отчётность. Большинство людей, находящиеся там, это больные люди. Куча болезней, и никакого лечения там, естественно, нет. Те, кто имел возможность заказать лекарственные препараты с воли, должны были подписать кучу бумаг, лекарство не всегда пропускали, совсем не факт, что тебе их отдадут на руки. В связи с этим, никакого медицинского обеспечения практически не было, оно отсутствовало.